Изнанка тела

Посвящается моей di'Anel Luchiel Samour

Мое тело необычно. Оно может поведать многое обо мне, оно летопись моей жизни, мой календарь, мой дневник. Я люблю оставлять следы на своем теле. А каждое событие - это след. Я знаю, что мое тело прекрасно и удивительно. Я привлекаю к себе внимание, изумленные взгляды. Я была бы ничем не примечательна в толпе, если бы мое тело не было покрыто следами…

Что это за следы?

Да все, что угодно.

Пирсинг… его я не слишком люблю. Это не так уж выразительно и броско, как мне хотелось бы, но в свои уши я воткнула столько колец, сколько было возможно. Мне нравится перебирать их пальцами, слушая мелодичное позвякивание, и вспоминать что-нибудь хорошее. Проколотые язык и бровь - это дурь, просто дань моде, глупая прихоть, которая порой меня жутко раздражает, а иногда нравится. А вот колечки в ноздре, губах и пупке - моя давняя и заветная мечта, которую я осуществила, с тех пор, как поняла, что могу менять свое тело по собственному желанию. Но довольно о пирсинге…

Больше всего я люблю татуировки. Их на моем теле 75 - я точно знаю, потому что все они, кроме двух первых, сделаны по моим собственным эскизам. Я люблю рисовать их для себя и для других. Мой излюбленный мотив - орнаменты из стилизованных растений и животных. Я специально устроилась в тату-салон, где рисую эскизы, которые потом наносит на мое тело мой друг. Он предлагал и мне этим заниматься. Но как я могу сделать что-то подобное с чужим телом? Даже представить боюсь. Мне страшно, кажется, что этим я нарушу что-то очень личное… Впрочем, это мои собственные комплексы.

Так вот… Я обожаю татуировки. Мои знакомые говорят, что скоро на моем теле от них не останется живого места. Но поскольку я делаю небольшие татушки, то места еще предостаточно… для новых следов.

Шрамы и порезы - это, пожалуй, самое странное, и необычное, что я делаю с собой. Эти следы я оставляю под влиянием сильнейшего эмоционального воздействия, поэтому они свидетельствуют о событиях, сильно повлиявших на меня, оставивших след в душе… и на теле.

Нет, я ненавижу боль и кровь, но я люблю те следы, которые остаются на коже, и ради них терплю то, что многие назовут самоистязанием. Но так я выплескиваю то, что копится в душе. Кто-то может просто сделать запись в дневнике и тем облегчить душу. Но для меня слова ничего не значат. Если мне хорошо, если настроение великолепное, я делаю татуировку, это свидетельства хороших, счастливых моментов.

Если же мне плохо, меня охватывает депрессия - я делаю себе порез, чтобы остался шрам. Шрамы - это знаки самых негативных периодов. К счастью, их меньше, чем татуировок. Но я люблю и их, потому что они неотъемлемая часть моей жизни. А я люблю свою жизнь.

Я знаю, что я прекрасна и непохожа на других.

Многие не назовут то, что я делаю с собой, красивым. Но у всех разные понятия красоты. Кому-то кажется красивым прокалывать нос и губы костяными или бамбуковыми палочками, вытягивать мочки ушей или подпиливать зубы. А для цивилизованного человека это кажется диким. Ну и пусть. Цивилизованные люди не умеют быть свободными, они, наверное, больше всего на свете боятся общественного мнения. А мне на него наплевать. Я свободна от страха, что обо мне подумают другие. Если им это не нравится, то мне глубоко наплевать, это их проблемы. Главное, что я нравлюсь сама себе, и я счастлива, что я такая, какая есть…

Когда Иветти шла по улице, трудно было не обернуться ей вслед, хотя бы из любопытства. Эта девушка неизменно привлекала внимание. Она не была красавицей, хотя очень даже милой и симпатичной, но не настолько, чтобы выделяться из толпы. Выделяло ее совсем другое…

Она была невысокой, русоволосой. Карие глаза, окруженные густыми ресницами, аккуратный носик с несколькими веснушками и двумя кольцами в правой ноздре. И губы, нежные, с красивыми очертаниями, пробитые сверху двумя и снизу тремя кольцами. Штанга и кольцо в левой брови завершали картину ее лица, которое уже само по себе было примечательным. Но на этом ее увлечением пирсингом не заканчивалось. Надо ли говорить, что уши ее были сплошь исколоты, и в каждом из них позвякивало с десяток маленьких колечек. Еще одно кольцо в пупке.

Но и этим ее необычайный облик не ограничивался. Короткая маечка-топик и рваные джинсы до колен открывали плечи руки и голени, на которых в разных местах красовалось множество татуировок.

Вокруг лодыжек, на левом бедре, на ягодице, на животе, на запястьях, на плечах, на спине, на шее и даже за ухом… Каждый бы восхитился мужеством девушки, которая пошла на то, чтобы столько раз подвергнуть себя болезненной процедуре. Хотя Иветти бы возразила, что это не так уж больно, как об этом говорят. К тому же в современном обществе татуированная девушка с пирсингом уже не является кем-то из ряда вон выходящим.

Но вот шрамы, ставшие модными совсем недавно, не могли быть привычными и поражали многих. Ведь не каждый решиться сделать себе шрам или тавро, чтобы выглядеть модно и красиво.

Иветти было наплевать, продвинуто она выглядит или нет. Она выглядела так, как ей того хотелось. Ее рисунки и следы на теле были очень личными, хотя их и видели другие, но тот смысл, который вкладывала девушка в каждую отметину на коже, был известен только ей.

На щеке красовалась еще незажившая звезда, вырезанная бритвой. Неправильная пятиконечная звезда из двух контуров.

Иветти, быть может, и не решилась сделать что-то такое, не находясь во власти сильных негативных эмоций. Но сейчас все было иначе. Эта звезда означала новое удивительное событие в ее жизни - она встретила Йорана.

Йоран Свенсон - молодой шведский фотограф, был уже известен среди авангардной светской тусовки своими работами. О нем просто не могли не говорить. Нельзя сказать, что своеобразные и оригинальные работы этого художника нравились всем. Скорее наоборот… Но неизменно Йоран вызывал шок, притягивал внимание, заставлял говорить о себе. Казалось, его привлекает то, что должно на самом деле отталкивать. Он видел красоту в смерти, в разрушениях, и надо отдать должное, он умел ее передать.

Последняя выставка Йорана называлась "Изнанка тела" - своеобразное продолжение философии художника о том, что красота есть и в том, от чего люди привыкли отворачиваться. "Изнанка тела" - это попытка доказать, что человеческое прекрасно как внешне, так и изнутри. Ведь оно является самым совершенным творением природы, в нем нет, не может быть, не должно быть того, что вызывает неприязнь, отвращение.

Поэтому и демонстрировал Йоран в своих работах глубокие порезы, сочащиеся кровью раны в виде причудливых орнаментов, которые вызывали у многих людей смутные чувства. Вместе с первым шоком, чувством неприязни, отторжением, возникало и чисто эстетическое любование. А различные эксперименты со светом, цветами, способами съемки позволяли добиться удивительных эффектов, так что с художественной точки зрения фотоработы Йорана были действительно профессиональными и талантливыми.

Личность самого Йорана была для многих загадочной и удивительной. Он мог часами излагать свою странную философию, взгляды на жизнь, которые многие бы сочли извращенными, и все же это не могло до конца раскрыть его. И Йоран для многих так и оставался неразгаданной тайной. Молодой художник был очень интересен, у него было множество самых разных знакомых и еще больше тех, кто хотели бы стать ими. О нем ходило множество слухов, и чем невероятнее они были, тем охотнее в них верили. Невозможно сказать, что хоть кто-то по-настоящему был близок к нему, что у Йорана были друзья - нет, скорее приятели. Возможно, он сам не подпускал к себе людей достаточно близко, оставляя значительное расстояние, из-за которого трудно было проникнуть в его душу. Но, может быть, было не так-то много желающих по настоящему понять этого необычного человека. Да, его мировоззрение удивляло, завораживало, притягивало, но все же люди были не готовы проникнуться им. Многое их пугало и останавливало. Человеку с необычными суждениями и взглядами просто суждено быть одиноким.

Иветти попала на эту выставку случайно. Просто у одного приятеля оказался лишний билет, он достал их довольно трудно, и не хотелось, чтобы билет пропал. Она согласилась из вежливости, не думая, что выставка чем-то ее заинтересует, потому что Иветти не любила фотографии. Но получилось совсем наоборот - работы Йорана произвели на Иветти неизгладимое впечатление. Она подолгу стояла возле каждой работы, вглядываясь в нее, словно пытаясь понять и прочувствовать, что же двигало художником, когда он создавал их. Словно в его мыслях она нашла какой-то отзвук своих. И все же эти жуткие кровоточащие порезы на теле, которые фотограф считал красивыми и пытался это выразить, казались чем-то схожими с теми следами, которые Иветти оставляла на своей коже, считая, что татуировки и шрамы делают ее необычной и красивой.

-Говорят, что этот фотограф резал сам себя, а потом делал снимки, - по секрету шепнул приятель Иветти.

Девушка только ахнула, но ее друг тут же усмехнулся.

-Мне же кажется, что все это слухи, чтобы привлечь внимание. А порезы - бутафория, и эти раны ненастоящие. Просто художник большой профессионал, заставил выглядеть их очень правдоподобно.

Иветти не хотелось верить в эти слова. Почему-то ей казалось, что все, что она видит на снимках - настоящее. Иначе это был бы обман, вся философия художника была бы обманом. А ей не хотелось верить, что художник способен лгать, заявляя, что видит красоту в изнанке человеческого тела, и выставлять напоказ фальшивые раны. Ей очень хотелось верить, что все это настоящее, и в этом она видела какое-то особое мужество. Надо иметь огромную смелость, чтобы показать свои мысли, так отличающиеся от мыслей всех других, так сказать, обычных людей, признать, что ты не похож на всех, и вынести это на строгий суд общества. Сама Иветти считала себя именно такой - смелой и дерзкой, не боящейся быть "не как все", и такие люди внушали ей уважение. Ей бы очень хотелось встретиться с этим фотографом и поговорить с ним о том, что он чувствует, что им движет, от чего его искусство такое странное и пугающее, но вместе с тем, невероятно завораживающее.

Нет, я никогда не относилась к тем людям, которые любят боль. Сама боль меня пугает, как и всех людей. Но как человек сильный духом, я могу ее терпеть. Хотя бывают такие моменты, мне становится так плохо на душе, что физическая боль просто не замечается. Она накатывается неощутимо, как прибой, смывает что-то плохое из души и, отступая, оставляет след на теле.

Моя первая и единственная попытка самоубийства окончилась неудачно, но многому меня научила. Мне было тогда одиннадцать лет. Что может понимать в жизни девчонка в одиннадцать лет?

Тогда я уже проколола себе по три дырочки в мочках ушей и тайком от родителей сделала татуировку на бедре. Тогда я еще ничего не знала о шрамах, не знала, что они будут значить для меня и какую роль займут в моей жизни. Хотя мне всегда почему-то нравилось царапать себя острой перьевой ручкой без чернил или иголкой, чтобы порезы оставались надолго. Я всегда старалась вырезать какой-нибудь рисунок или орнамент. Я тогда совершенно не задумывалась, зачем я это делаю, не придавала значения. Но мне как-то не приходило в голову сделать долговечный порез, чтобы остался шрам. Может, подсознательно я этого и хотела, только, наверное, боялась.

Итак, мне было всего одиннадцать лет, когда я пережила первую любовную драму. Конечно, сейчас это кажется пустяком, глупыми детскими выдумками, но тогда я все воспринимала очень серьезно. Тот мальчик, с которым я дружила, бросил меня, чтобы гулять с другой девчонкой, отец которой был каким-то крутым футбольным тренером, а этот мальчик мечтал о серьезной спортивной карьере. Как странно, что мальчишка в том возрасте мог быть таким корыстным и расчетливым. Стоило только посмеяться, но мне это предательство показалось катастрофой, концом света. А может, я просто не была тогда достаточно сильной, волевой, чтобы заставить себя просто забыть это. Возможно, это был лишь неосознанный порыв, захвативший меня, как затмение, поглотившей меня обиды, которая не оставила никаких иных чувств. Я точно не помню, как это было, но потом словно пришло прояснение.

Я обнаружила себя сидящей в ванне. Я была одета и вся промокла. Я терзала свое запястье бритвенным станком отца. Глупая, я не догадалась вынуть из него лезвие и резать им. Раны были неглубокими, но частыми, я царапала и сдирала кожу до крови безопасной бритвой и плакала, плакала… От слез гудела голова. Когда я поняла, что произошло, то испугалась. Испугалась от мысли, что могла погибнуть из-за человека, совершенно не стоящего моих слез. И именно тогда я дала себе обещание быть сильной, не позволять посторонним людям сломить меня, влиять на мои чувства настолько, чтобы я потеряла над собой контроль. Я раз и навсегда решила быть самой себе хозяйкой и не позволять никому диктовать мне, как нужно жить. И это во многом мне помогло в жизни.

Иветти и Йоран познакомились совершенно случайно в летнем кафе. Девушка сидела за столиком под тентом, пила пиво, рассматривая улицы и прохожих. Она ждала своего парня. С Тимом они уже давно встречались. Он работал в том самом тату-салоне, куда она пришла делать свою первую татуировку, а затем и все последующие. Увидев ее эскизы, он был поражен, и убедил Иветти, что очень многие захотят иметь такие татуировки. Иветти всегда хорошо рисовала и знала это. Ей приятно было делать эскизы для тату-салона, но она не собиралась делать это занятие своим основным. С Тимом они встречались уже пять лет, даже некоторое время жили вместе, сходились, расходились, часто ругались, а потом снова мирились. В общем-то, в это время Иветти была в раздумьях, уж не разбежаться ли им насовсем.

Именно об этом и думала Иветти, сидя в одиночестве в кафе, пока Тим в очередной раз опаздывал.

Из задумчивости Иветти вывел молодой человек, присевший за ее столик.

-Тут не занято? - с обаятельной улыбкой спросил высокий голубоглазый красавец-блондин.

-Вообще-то, я жду друга, - неуверенно и смущенно произнесла Иветти, не в силах отвести глаз от сногсшибательного парня.

Он был одет в стильную рубашку с длинными рукавами и в потертые расклешенные джинсы, но при этом умудрялся выглядеть просто необыкновенно потрясно. Он небрежно и изящно поднес к губам дорогую сигарету.

-Но ведь его нет, - произнес парень с улыбкой, щелкая дорогой зажигалкой.

Он исподлобья взглянул на Иветти и чуть усмехнулся ее смущению. Девушка чувствовала, что готова покраснеть, как рак.. Конечно, на нее постоянно обращали внимание, но скорее из удивления и любопытства, чем из симпатии. А тут к Иветти подсел такой красивый парень, похожий на какого-нибудь киноактера или топ-модель. Возможно, он подсел, чтобы понадсмехаться над Иветти?

-Поскольку твоего друга нет, я решил присоединиться. Нехорошо такой симпатичной девушке скучать в одиночестве, - улыбнулся он.

Эта улыбка показалась Иветти искренней, и ей даже не хотелось думать, что парень над ней издевается.

-Я не скучаю, я же сказала, что жду… - произнесла Иветти.

-Да, да, - парень кивнул, - ждешь друга. Только вот он поступил очень некрасиво, заставляя себя ждать. Так что пусть расплачивается тем, что я занял твое внимание.

Иветти поневоле улыбнулась. Это прозвучало, как комплимент. Девушка смущенно опустила глаза.

-Меня зовут Йоран, - представился парень.

Девушке показалось это имя каким-то знакомым, по крайней мере, вызвало смутные ассоциации.

-Я швед, - к чему-то пояснил Йоран.

Иветти кивнула, словно это многое ей объясняло. И тут она вспомнила, что так звали того фотохудожника, тоже шведа, который произвел на нее такое впечатление. Это показалось ей каким-то приятным знаком.

-А я могу узнать твое имя? - настойчиво, но вежливо спросил Йоран.

-Иветти, - тихо произнесла девушка.

-Какое красивое имя!

Иветти лишь кивнула. Она протянула руку для приветствия. Йоран, вместо того, чтобы пожать ее, поднес ладонь к губам и запечатлел легкий поцелуй, чем еще больше смутил Иветти. Потом он стал рассматривать руку девушки. Ногти ее были покрыты черным лаком, пара простых колец, змеящаяся татуировка на кисти, обхватывающая пальцы и запястье. На руке Иветти красовалось несколько порезов, давнишних и свежих . Именно на них Йоран сразу же обратил внимание.

-Это ты сама сделала?

Иветти тут же выдернула ладонь из его руки и зажала руки между колен, пряча их. Девушка отвернулась, показывая Йорану, что не собирается об этом говорить.

-Тебе нравятся шрамы? - пытливо спросил парень.

Иветти молчала.

-Я тоже люблю резать руки, - вдруг сообщил Йоран.

Он отогнул манжету и закатил рукав рубашки, показывая руку, до локтя изрезанную шрамами, похожими на какие-то причудливые узоры. Иветти с изумлением уставилась на них, словно завороженная не могла отвести глаз от этого зрелища. Тогда Йоран закатал рукав и на правой руке, где так же были шрамы. Иветти показала свои на обеих руках.

Они некоторое время молча рассматривала зловещие следы на руках друг друга. Внезапно Иветти поняла, что видит что-то знакомое. Ее пронзила догадка.

-Ты тот самый фотохудожник, Свенсон…

-Да, - радостно кивнул Йоран, - ты видела мои работы?

-Только последнюю выставку. Но я в последнее время постоянно думаю о ней, она произвела на меня огромное впечатление. И мне так хотелось поговорить с тобой…

-Ну вот, теперь у тебя есть такая возможность, - улыбнулся Йоран.

-Ой, я так растерялась, что сейчас даже не знаю, что сказать, - произнесла Иветти.

-Не спеши, - утешил ее Йоран, - давай, я закажу еще пива.

Иветти ничуть не жалела, что в тот же вечер оказалась с Йораном в постели. Она не видела в этом чего-то неестественного, все казалось правильным. И дело было вовсе не в его сногсшибательной внешности и обаянии. Про внешность она забыла, как только поняла, с КЕМ она говорит. Этот человек показался Иветти невероятно близким и понятным, лишь только она увидела его фотографии. А познакомившись с ним лично, девушка уже не могла избавиться от ощущений родства душ. Они были похожи, их связывало нечто, недоступное понимаю других.

-Как только я увидел тебя, то сразу понял, что ты особенная, - признался Йоран, - ты сидела одна за столиком, и я словно видел, что ты одинока в этом мире, потому что не похожа на других. И еще мне показалось, что ты похожа на меня.

-В чем же я похожа? - с удивлением спросила Иветти, желая выяснить то, что ощущалось пока только смутно, подсознательно.

-Мы похожи потому, что одинаково видим красоту, - таинственно заявил Йоран.

Иветти попыталась возразить. Но он ее остановил. Парень провел по длинному шраму, змейкой тянущемуся вдоль предплечья девушки.

-Красота иногда совсем другая, чем о ней думают люди. Есть красота боли, красота смерти, страдания. Ты видишь это, может, не совсем понимаешь.

-Значит, все эти снимки, на них везде ты? - неловко спросила Иветти, - твои раны?

-Да, я, кто же еще… Это трудно, найти кого-то, кто бы понял, кто бы согласился, чтобы позволить оставлять такие раны на своем теле. Для этого нужна не только смелость. Нужно именно понимание, для чего это делается.

-Ну и для чего это делаешь ТЫ? - серьезно спросила Иветти.

-Мне нравится то, что я вижу под своей оболочкой. Я не мазохист, и я не получаю удовольствия от самой боли, уверен, что и ты, - Иветти согласно кивнула, - но мне нравится вид открытой раны. Словно ты открываешь другой мир, заглядываешь внутрь него. Это тоже мир красоты человеческого тела, его изнаночная сторона, но этот мир почти незнакомый. Кто о нем знает? Врачи, биологи… Людям не кажется прекрасным то, что у человека внутри. Но ведь это неправильно. Человек - единое целое, он прекрасен и снаружи и изнутри. Конечно, я не могу заглянуть внутрь достаточно глубоко, чтобы не навредить себе при этом. Но я умею наслаждаться тем, что я вижу, и я хочу показать это другим людям. Для этого я делаю снимки. Приходится изворачиваться, использовать массу зеркал, искать подходящие ракурсы…

Все это время Иветти слушала, затаив дыхание.

-Не знаю, так ли мы похожи, - неуверенно сказала она, - я не могу сказать, что мне нравятся раны. Я люблю оставлять на теле следы…

-Да, я тоже люблю эти следы, эти шрамы - это напоминание того, что я делал, что я совершал для себя эти открытия. Иви, это то же, что ощущаешь ты. Понимаешь, это порочная красота, та красота, от которой привыкли отворачиваться. А ты видишь, чувствуешь ее, - слова Йорана звучали так горячо и убедительно.

Но Иветти все равно ответила с сомнением:

-Не знаю… мои шрамы - это свидетельства внутренних переживаний. Я оставляю их, потому что они помогают мне перенести что-то тяжелое, негативное.

-Ты просто ищешь выпуск этих эмоций таким способом. И ты выбрала для себя этот путь, который считаешь правильным. Просто ты еще боишься, Иви, боишься признаться себе, как тебе это нравится. А облегчение от переживаний - лишь предлог, оправдание для самой себя. Просто страшно сделать с собой нечто подобное, вот тебе и нужен какой-то толчок, которым и служат твои внутренние переживания…

Слова Йорана звучали так, что Иветти не могла не верить ему.

-Доверься мне, и я научу тебя видеть и понимать эту красоту, и ты не будешь этого бояться. Ты сильнее и прекраснее всех. И я хочу сделать тебя еще прекраснее.

Тут Йоран помолчал и добавил:

-Я хочу, чтобы ты стала моей моделью.

От изумления Иветти задохнулась, не зная, что сказать.

-Ты хочешь продолжать эту серию?

-Эта тема неисчерпаема для меня. И теперь я наконец-то нашел истинного ценителя, который понимает то, что я делаю, который искренне проникается моими идеями. Иви, у нас получится идеальный творческий союз. Ты мне веришь?

У Иветти не было сомнений, когда она сказала:

-Верю!

-И ты будешь моей моделью? - с улыбкой спросил Йоран.

-Буду, буду, - горячо ответила Иветти.

Не знаю, что на меня нашло тогда, когда я проколола степлером кожу между большим и указательным пальцами. Наверное, все та же непонятная тяга к экспериментам со своим собственным телом. Помню, что было жутко больно прокалывать, нужно было приложить большое усилие, чтобы пробить кожу с первого раза. Но потом было еще больнее вынимать скрепку, разжимать ее, вытаскивать из кожи. Было столько крови… Я до сих пор помню ее стойкий металлический запах. Я залила ей всю одежду.

Иногда я брала лезвие и, едва касаясь, водила им по коже, будто не решаясь надавить сильнее. Теперь я понимаю, что мне этого хотелось, просто было очень страшно.

Йоран постоянно повторяет: "Ты сильная, не бойся. Ты ведь мне доверяешь?"

И я отвечала: "Да, конечно". Но в глубине души я все же боялась. Иногда мне в голову приходила совсем дикая мысль: вот он нашел во мне модель для своих кровавых фотографий и теперь режет и кромсает меня, как хочет. Ему не нужно делать это с собой. Терпеть эту боль. Но потом я ругала себя за такие мысли. Ведь он верит в меня, действительно верит, считает, что нашел, наконец, во мне то понимание, которого ему так не доставало в жизни. И я терпела. Терпела, потому что полюбила его с первой минуты, как увидела, нет, даже не его самого, а его работы. И теперь чувство причастности к его творчеству наполняло меня восторгом и ощущением собственной значимости. Мне не раз приходилось отстаивать свои собственные взгляды на красоту, на то, как я ее вижу и понимаю.

Давно еще мой отец сказал мне, что выгонит меня из дому, если я сделаю себе татуировку. Строгое воспитание не помогло формированию тех взглядов на жизнь, которые хотели бы видеть у меня мои родители. Первую пару татуировок я сделала тайком и упорно прятала. Но как-то у меня с отцом состоялся очень жесткий разговор, когда я сказала, что хочу поступать в училище искусств и мне совсем не по душе карьера экономиста, которую они мне пророчили. Именно тогда я поняла, что пора отстаивать свои права и взгляды на жизнь. Я нарочно показала отцу пару своих татуировок, собрала вещи и ушла. Не скажу, что уход из дому дался мне легко. Я по натуре человек не слишком самостоятельный и самодостаточный, я не люблю быть одна, и мне хочется, чтобы рядом со мной были люди. Но с другой стороны, когда эти люди не понимают тебя, становится очень сложно и невозможно идти на компромиссы, как ни пытайся. Я думала, что с Тимом достигла некоторого согласия, и какое-то время нам действительно удавалось неплохо уживаться. Но только с Йораном я поняла, что же действительно такое взаимопонимание, и мне ни за что не хотелось потерять это. Так что я училась смиряться с болью. Я старалась приготовиться к ее приходу, как могла, уживалась с нею, понимая, что все это делается ради великой цели. И я была самой счастливой, когда Йоран разделял эту боль со мной, нанося на свое тело еще более страшные раны. Он не хотел отставлять меня одну, и в такие минуты я особо остро понимала, как он меня любит. И в этом для меня заключалось истинное счастье.

Хирургическим скальпелем Йоран осторожно провел по спине Иветти - под лопаткой и вниз. Рядом с этой линией пролегла еще одна, параллельная ей, потом третья. Кожа под острым лезвием расходилась легко, и быстро из ран вытекала кровь. Ее алые струи, стекающие по обнаженной спине Иветти, завораживали фотографа, это зрелище казалось ему удивительным, самым прекрасным. Незамедлительно он хватал свой "Никон", и Иветти только слышала, как быстро щелкал затвор фотоаппарата.

-Не бойся, Иви, - ласково уговаривал Йоран, - ты можешь, я знаю…

Эта его вера в ее силы значила для Иветти очень многое и поддерживала еще больше, чем собственное мужество, которое она могла собрать. Она не знала, что выводит Йоран скальпелем на ее спине. Все, что она чувствовала - горячую боль, которая пульсировала словно живое существо, вцепившееся зубами в ее спину. В голове стоял густой ватный туман, сквозь который пробивался мягкий голос Йорана:

-Ты справишься, Иви, ты сильная…

"С чего ты взял, что я сильная?" - хотелось воскликнуть Иветти, но она сжимала зубы и терпела, ни проронив ни звука.

Она знала, что то, что делает Йоран, прекрасно, она верила ему, это и заставляло девушку терпеть. Сквозь огонь боли от порезов, она ощущала, как кровь стекает по обнаженной коже. Ее нервы, словно оголенные, воспринимали все до предела обостренно. Она чувствовала прикосновения губ Йорана к своему затылку, ласковые, успокаивающие. Эти мимолетные поцелуи заставляли Иветти расслабиться, раствориться в нем.

Она слышала, нет, скорее чувствовала, как Йоран проводит по своей груди… нет, уже не скальпелем, а опасной бритвой. Иветти обернулась, чтобы посмотреть на это… да, опасная бритва кажется ей очень сексуальной. Йоран резким росчерком оставляет следы на своей груди, над левым соском - какой-то непонятный магический символ. Глубокие порезы тут же наполняются кровью.

Йоран ставит фотокамеру на автомат и снимает свои новые рисунки. Потом он прижимает к своей груди Иветти, так, что их порезы соприкасаются, кровь смешивается.

Не прекращается щелканье фотоаппарата…

После таких кровавых фотосессий они обычно занимались любовью, словно, чтобы прийти в себя после сильного потрясения и окунуться в новое. Йоран был очень нежным и внимательным. У Иветти было достаточно парней, чтобы она могла сказать, что с любовником ей повезло. Йоран был очень чутким, откликался на малейшее ее желание. Он всегда очень заботливо относился к Иветти, думая прежде всего об ее удовольствии. Ее непрошено посещали эти предательские мысли, что он пытается загладить свою вину, просит прощения за ту боль, которую ей причинил. Иветти не хотелось так думать, она ругала себя, но все же порой у нее появлялись сомнения, а был бы Йоран с ней просто так, ну если бы она была обычной девушкой и не разделяла его вкусов.

Хотя она не могла с уверенностью сказать, что во всем его понимает. Живя в просторной квартире Йорана, которая больше была похожа на фотостудию, она невольно содрогалась, глядя на некоторые работы, висевшие на стенах. Ее поражало это умение художника видеть красоту там, где ее не видит никто, и все же Иветти не всегда могла понять. Некоторые вещи отталкивают инстинктивно, и ничего не поделаешь с человеческой природой. Иногда Иветти думала, что не такая уж она особенная, какой ее считает Йоран, и если б он узнал о многих ее мыслях и сомнениях, то разочаровался бы в ней. А этого Иветти боялась больше, чем потерять его. Такому человеку, как Йоран, очень трудно найти взаимопонимание, и он был так счастлив, считая, что обрел его наконец в Иветти. Поэтому она ни за что не хотела говорить ему о тех сомнениях, которые посещали ее душу.

Мои друзья часто усмехались над моими многочисленными татуировками. "Что ты будешь делать, когда места для них не останется?" - подкалывали они. Я всегда знала, что придумаю что-то…

Придумывать ничего не пришлось. Йоран сам все придумал. Хотя ему и нравились татуировки, для шрамов они не были препятствием, наоборот, служили отличным фоном - он резал прямо по ним. Особенно это было больно на ключице - и накалывать, и резать…

Я спросила его: "Что будет, когда на наших телах не останется места?" Чуть не добавив: "А внутри них не остается крови…". Он словно дочитал до конца мою мысль и очень серьезно, проникновенно глядя в глаза, произнес: "Тогда не станет нас самих".

Я понимала его правоту. Летопись жизни кончится, когда ее некуда будет записывать. Но об этом не нужно было думать раньше времени. В конце концов, эти эксперименты с собственными телами нас доконают. Раны, которые наносит и мне, и себе Йоран, становятся все глубже, все опаснее. Он маниакально одержим этой идеей заглянуть внутрь, в изнанку тела. И иногда мне кажется, что все это кончится вивисекцией…

Но я ничего ему не говорю. Я терплю, и я совсем не боюсь того, что должно случиться. Йоран прав, я верю ему. Я во всем неукоснительно и безоговорочно доверяю ему. И мне все равно, когда и чем это кончится, пока он рядом и разделяет это со мной.

Йорану всегда это нравилось - вызывать у людей шок. Он с некоторым тщеславием и самодовольством провоцировал на это людей, как бы желая показать, что они в чем-то ущербны, раз не умеют видеть того, что видит он. Так пусть ужасаются, пусть их терзает отвращение, но они все же неотрывно следят за всеми его работами, потому что Йоран действительно был профессионалом и несомненно талантливым фотохудожником, а необычные темы его работ только подстегивали интерес к молодому фотографу, принося ему славу, довольно скандальную, эпатажную, но Йоран только гордился этим. И все же время от времени он чувствовал, что ему чего-то не хватает, ему мало того, что есть. Он художник, но его призвание не только творить, но и постигать, изучать что-то новое. То, что другие боятся увидеть, а уж тем более вынуть наружу, представить на всеобщее обозрение. Йоран был смелым, не смотря на то, что у него, как у человека творческого, было много разных комплексов, с которыми он научился бороться, переносить отсутствие понимания, которого так жаждал и ждал вначале. Да, о нем говорили, им даже восхищались, но не понимали, как ни стремился Йоран докричаться до людей. Публика была словно глуха и слепа. И тогда возникало желание растормошить ее, преподнести то, от чего они не смогут просто так отвернуться, что повергнет их в изумление и даже вызовет страх, который будет преследовать в кошмарах по ночам. Тогда Йоран чувствовал себя чуть ли ни Господом Богом, играя на нервах людей.

И все же, ему постоянно чего-то не хватало, эта неудовлетворенность была хорошим стимулом для новых поисков, новых идей.

Ему казалось, что с Иветти он обрел не просто понимающую душу, а свою неотделимую половину. Йорана всегда бесило, что девушки видят лишь его красивую внешность и никогда не стремятся увидеть в нем именно его индивидуальность, его душу. А Иветти, словно сразу заглянула к нему внутрь, смогла прочувствовать. И Йорану казалось, что она готова разделить с ним ВСЕ. Она пойдет с ним до конца…

-Я не знаю, я боюсь… - с отчаянием произнесла Иветти.

-Ты же сильная, я знаю, - вновь и вновь убеждал ее Йоран.

Как бы ни любила его Иветти, как бы ни доверяла ему, но то, что он предлагал…

-Я никогда не пробовала наркотики, - нерешительно, и как бы извиняясь, произнесла Иветти, - ну, то есть, курила травку… Но ничего не колола…

-Это чистейший героин, - Йоран говорил таким ласковым убедительным тоном, будто речь шла о чем-то незначительном, - ты не будешь ничего чувствовать, тебе будет хорошо, и ты почувствуешь себя свободной… Ты же веришь мне, Иви, - почти с мольбой произнес Йоран.

Глядя в эти глаза, Иветти просто не могла отказаться.

Он предлагает то, что поможет снять страх перед болью, заглушить саму боль, чтобы позволить Йорану еще сильнее вывернуть их тела наизнанку. При одной мысли об этом Иветти охватывал ужас и какое-то щемящее возбуждение, будто именно этого она и хотела, заразилась желанием Йорана вывернуть изнанку наружу и показать ее. И она позволяла ему накачивать себя наркотиками, погружаясь в какой-то ирреальный бред, в котором отсутствовало такое понятие, как боль. Отсутствовали вообще какие бы то ни было привычные ощущения и понятия. Все было иначе, и куски кровавой кожи, распахнутые, как лоскутки ткани, лоснящейся этой кровью, как шелковые, и то, что под ними - все это было красиво. Чем глубже была рана, тем она была прекраснее.

Иветти теперь боялась реальности. Чуть выплыв из своего наркотического плена, она желала погрузиться в него вновь, потому что, как бы она ни хотела, в действительности все не казалось таким прекрасным, и вновь хотелось вернуться в свой полусон, полу быль.

И еще была адская боль от многочисленных ран на ее теле. Никогда оно еще не было таким прекрасным, как теперь. И Иветти с нетерпением ждала фотографией Йорана, где она выглядела прекраснее, чем в действительности. Но она чувствовала, что все это неуклонно приближается к концу - следов на ее теле столько, что уже некуда наносить новые. Иветти охватывало только горькое сожаление, что, возможно, этого никто и не увидит. Ей очень хотелось, чтобы последние работы Йорана были выставлены. Он уверял, что эта выставка обязательно будет, уже почти все организованно. Только вот Иветти казалось, что она ее не увидит.

Она столько узнала о своем теле, оно стало таким прекрасным, что порой даже больно было смотреть на него. И тогда Иветти хотелось видеть себя лишь на снимках Йорана. Там действительно все было настолько красивым и ошеломляющим, что трудно было поверить в то, что все эти раны настоящие. И Иветти жалела, понимая, что многие будут верить именно в это, ну или больше убеждать себя, что все это - красивая и шокирующая подделка. А ей так хотелось прийти туда в качестве живой модели и показать себя: "Вот, это все настоящее! Это Я!" Но разве люди готовы к этому? Такая красота не доступна их пониманию… Красота Смерти… Она все больше и больше приманивала Иветти. Теперь боли не было, и она ничего не боялась. То есть не было той привычной физической боли, с которой люди боятся столкнуться в жизни. Сейчас было что-то другое, и Иветти не смогла бы объяснить происходящее. Просто какое-то катастрофическое ощущение надвигающегося конца. Но она ждала его, она знала, что в ее теперешнем состоянии для нее нет никаких запретов, ограничений, ничего, что в привычной жизни оттолкнет ее, заставит задуматься. Иветти уже не принадлежала привычному миру. Вся одурманенная зельем и красотой, она стремилась видеть, знать, что будет дальше, что еще она откроет в своем теле прежде неизведанное. И главное, Йоран рядом, он на все готов пойти вместе с ней, им суждено разделить этот восторг на двоих. Так чего же ей бояться?

Иветти уже давно перестала хоть немного стесняться, снимаясь обнаженной, напротив, ей это нравилось. Но никогда еще она не чувствовала себя НАСТОЛЬКО обнаженной…

Иветти понимала, что эта фотосессия будет последней, и это знание не вызывало в ней каких-то отрицательных эмоций, просто понимание, что пора подвести какой-то итог, написать последнюю страницу в летописи своей жизни, самую яркую, самую впечатляющую и шокирующую своей откровенностью.

Вколов порядочную дозу героина, они забрались в ванную, перед которой Йоран предварительно установил фотоаппарат на штативе и поставил режим автоматической съемки… до тех пор, пока не кончится пленка…

Иветти забыла о камере в тот же миг. Все ее внимание было сосредоточено на Йоране. Они сидели друг напротив друга, переплетая ноги. Они были готовы на все, держа в руках по опасной бритве. Получив ее в этот раз, Иветти почувствовала безграничную свободу. Можно делать все, абсолютно ВСЕ, не боясь последствий, потому что в этот раз их не будет.

Белый кафель стен был забрызган кровью, создавая подходящий фон для композиции из двух переплетенных окровавленных тел. Еще никогда Иветти не видела себя и Йорана такими красивыми. Это был момент высшего совершенства, неограниченной свободы, слияния смерти и красоты.

Наконец-то Йоран ощутил, что он действительно достиг, чего хотел, и в этот миг никто его не остановит, он сможет увидеть все. Он увидит красоту Иветти не только снаружи, но и изнутри. А она его… и она будет только счастлива, так же захлебываясь этим мгновением, купаясь в нем. И ни о чем не будет жалеть…

А фотоаппарат все щелкал, оглушительно громко и безостановочно…